Пушкин: “Пора, мой друг, пора!”

Сегодня мы разберем стихотворение Александра Сергеевича Пушкина “Пора, мой друг, пора!” (1834).

Творчество Пушкина – это не только отражение его собственной судьбы, но и отражение судьбы Человека вообще, со всеми ее взлетами и падениями, заблуждениями и самообманами, упоением «неизъяснимыми наслаждениями» и трудным стремлением к самопознанию. Творчество Пушкина – с его острой впечатлительностью, отзывчивостью, живым откликом на новые обстоятельства жизни – становится эхом не только своей собственной судьбы, но национальной и мировой истории. Ф.М.Достоевский настаивал на том, что вся последующая великая русская литература «вышла прямо из Пушкина»: Пушкин проложил  дорогу литературе Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского  и Чехова.

Чтобы произвести такой переворот, у Пушкина, кроме удивительной разносторонности и универсальности художественного мышления, способности работать в различных жанрах, была особенная способность проникать в дух разных культур и эпох. Такая способность к «вселенской отзывчивости» была бы невозможна без двух принципов, усвоенных поэтом от своих учителей –  К.Н.Батюшкова и В.А.Жуковского: «пиши, как живешь» и «живи, как пишешь». Искренность, душевная правдивость, откровенность в поэзии были для Пушкина святы.  Мышление поэта формируется не столько монологическим исповедальным словом, сколько жизнетворческим разговором с «милым другом»: «Пора, мой друг, пора…».

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит - 
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля -
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

Предложенное стихотворение является результатом настойчивых стремлений поэта выйти в отставку и вырваться из Петербурга. В рукописях этого периода мы можем прочесть такие размышления поэта: “Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу – тогда удались он домой.

О, скоро ли я перенесу мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья, любовь, etc. – религия, смерть”.

Поэт сумел удивительно полно пережить все возрастные кризисы человека, глубоко прочувствовать и передать все человеческие состояния – от ранней юности до полного расцвета всех интеллектуальных, душевных, эмоциональных сил человека.

В этом стихотворении Пушкин соотнес важнейшие для духовного мира человека понятия – покой, волю и счастье: на свете счастья нет, однако вместо него на земле человеку могут быть дарованы покой и воля.

Первый ли раз Пушкин обращается к соотнесению таких понятий?

Вспомним восьмую главу “Евгения Онегина”, в которой читаем:

Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!

Здесь на первом месте счастье, и вольность и покой не могут его заменить.

Кроме того, в этом стихотворении ясно выступает на первый план характерная для 30-х годов особенность Пушкина сочетать различные стилистические пласты. Так, поэт сочетает стиль традиционной элегии (покоя сердце просит, летят за днями дни, завидная мечтается мне доля), метафизического (частичку бытия, предполагаем жить), разговорно-бытового (мы с тобой, и глядь – как раз – умрем; здесь даже синтаксис разговорный) и книжно-возвышенного (замыслил, обитель дальную), причем ряды эти переплетаются между собой: частичку бытия – уменьшительная разговорная форма органично входит в “метафизическое” сочетание; старинное книжное слово “обитель” входит в элегическое “чистых нег”.

Гоголь писал, что у Пушкина в каждом слове “бездна пространства”, которая возникает потому, что “слова настолько точны, что обозначают все”. Действительно, что обозначают в этом стихотворении слова “покой”, “воля”, “доля”, “свобода”, “счастье”?

Так, слово “покой” обозначает здесь, с одной стороны, душевное равновесие, “спокойствие”, с другой – вечный покой, смерть. Не случайно оказываются настолько различными интерпретации этого стихотворения А.Блоком и И.Ильиным. А.Блок так истолковывал пушкинские “покой и волю”: “Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла всякий смысл”.

Блок судит как поэт, для него на первом плане – проблема творчества.

Религиозный философ, правовед и публицист Иван Ильин в статье “О “Богомолье” И.С.Шмелева” писал так: “Нам нельзя не странствовать по России: не потому, что мы “кочевники” и что оседлость нам “не дается”; а потому, что сама Россия требует, чтобы мы обозрели ее, и ее чудеса, и красоты, и через это постигали ее единство, ее единый лик, ее органическую цельность; и более того: чтобы мы научились, созерцая ее, видеть Бога – и в ее природе, и в ее истории, и в осевших гнездах ее праведности (от Киевской Лавры до Китежа, от Соловков до гор Кавказа). Об этом-то богомолии и вздыхал Пушкин”.

Как видим, для Ильина на первом плане совсем другие проблемы – проблемы русской духовности, веры, смысла жизни, смерти.

В исполнении Сергея Юрского и Иннокентия Смоктуновского это стихотворение также как будто два разных. Для Смоктуновского смерть обрывает существование героя, для Юрского – нет.

И это принципиальная разница.

“Доля”, которая “мечтается” “усталому рабу” Смоктуновского отнюдь не та “доля”, которая, которую “замыслил” Юрский. Между строфами Смоктуновского и Юрского – “дистанции огромного размера”. Для Смоктуновкого воля Пушкина – это “воля к…”: туда, в обитель трудов и – чистых нег. “И” для Соктуновкого скорее не соединение, а противопоставление.

Не так у Юрского. Для Юрского “воля” Пушкина – это земная свобода. И только поэтому так горестен этот “побег” “усталого раба”!..
Следовательно, как же по-разному звучит ключевое “пора” у двух чтецов! “Пора” Смоктуновкого – готовность и подготовленность, “пора” Юрского – это и есть тот самый покой, которого “просит” душа.

Стихотворение “Пора, мой друг, пора…” показывает, что его содержание выходит далеко за рамки биографии поэта. В этом стихотворении очень сильны аспекты авторского самопознания и самосознания – это философская (метафизическая) лирика Пушкина. Именно в философской лирике поэт вырастает до “вселенской отзывчивости” и “бездны пространства” в слове, а самосознание героя вводится в художественный текст как «чужое слово» – это реплики живого диалога с живым собеседником. Язык оказывается максимально «обнажен», а слово, располагаясь на границах поэзии и прозы, становится вопрошающим словом.